Институтская столовая. За освободившимся столиком рас­саживаются Лариса, Нина, Слава, Миша. За сосед­ним столиком шумная компания: трое парией, один из них в белой рубашке с галстуком — Олег, и полная девушка — Лида.

Олег. Привет, пионеры науки! У кого-нибудь диссертация наклевы­вается? Давно не обмывали кандидатов.

Миша. Нам это пока не грозит.

Лида. Почему? Что у вас самостоятельных тем нет?

Лариса. Нету. Работаем по принципу всеобщей мобилизации. Ор­ганизовали поточное производство одного белочка на коллективных на­чалах.

Миша. Доходы от реализации будем делить поровну.

Олег. Без дураков, хлопцы! Что вы себе думаете? Ну, предположим, ваш шеф отобьется от Снякина. А если тот его слопает?

Слава. Авось подавится.

Олег. А если нет? Опять к кому-нибудь в старшие лаборанты — и все сначала? Сколько ты, Славка, в институте? Четвертый год? Мог бы уже защититься.

Слава. И так на кино хватает.

Лида. Разве в этом дело? В Академии человек без степени — нуль без палочки. Так всю жизнь и будут совать на подсобную работу.

Олег. Вы требуйте от шефа самостоятельный участок. И тему дис­сертации. Он обязан обеспечивать ваш научный рост. Если надо, можно нажать через бюро.

Миша. Такая, понимаешь, друг, проблема, что ее нужно сообща…

Олег. Наивняк! Сначала защитись, а потом думай о научных проб­лемах. Кандидатская степень это минимально необходимое условие для того, чтобы в наше время заниматься наукой.

Лида. Не опасаясь, что тебя в любую минуту щелкнут по носу.

Миша. Братцы, меня тошнит от ваших умных советов. Дайте хоть дообедать!

Олег (встает). Как хотите, конечно. Только чтоб после конференции не плакали. Ваш любимый шеф всегда будет профессором и шефом. А вы останетесь у разбитого корыта. Гуд бай! (Уходят).

Лариса. Забавнее всего, что с житейской точки зрения они правы. Только очень уж скучно жить с этой точкой зрения.

Слава. Не скучно, а противно.

Миша. А как они убеждены, что Снякин нас слопает… Между про­чим, это верно, что шеф как-то на Ученом совете назвал его работу хал­турой?…

Приемная директора института. Секретарь за столиком перебирает бумаги. Из кабинета выходит К о ч и н.

Кочин. Марья Семеновна, что — получили пригласительные билеты на юбилей Владимира Николаевича?

Секретарь. Только что принесли.

Кочин. А ну-ка покажите. (Берет билет, просматривает). Красиво! Как вы думаете, дадут старику орден Ленина?

Секретарь. Дадут. 80 лет все-таки… Александр Степанович, а кому рассылать билеты? Нам дали только 10 штук.

Кочин. Да, меня предупредили, что много не дадут. Мне не ос­тавляйте — я так пройду. Пошлите наиболее уважаемым сотрудникам, но забудьте для партбюро один. Пожалуй, и для месткома…

Секретарь. Все ясно.

Кочин. Я поехал обедать. Машина здесь?

Секретарь. Коля внизу.

Кочин. Вернусь в три. (Уходит).

Секретарь (надписывая билеты). Партбюро, местком, Чикин, Маршак, Лебедев, Снякин, Трофимчук, Скуратов, Рыбаков. Кто еще? Верейский? Не стоит. Обидится конечно,— старик его учил. Ну кто ви­новат, что плохо выучил? Впрочем, пусть себе обижается, он у нас те­перь долго не продержится. Пошлем, пожалуй, Беленькому. (Берет трубку телефона). Маша? Зайдите, миленькая, ко мне, тут надо разнести приглашения.

Лаборатория. Вечер. Колонки работают на полную нагрузку.

В лаборатории Миша, Слава и Ирина.

Миша. Ирочка, ты совсем кончила постигать тайны иммунитета?

Ирина. Совсем. Я теперь почти профессор. Гольдберг приглашал меня в ассистенты, но я отказалась — не могу без тебя.

Слава. И ты думаешь сразу включаться в наш аврал?

Ирина. Конечно. С завтрашнего дня. Вот дождусь шефа.

Миша. Ты меня, правда, любишь?

Ирина. А что?

Миша. Ирочка, душенька, подежурь вместо меня сегодня ночью. Есть идея с вечера махнуть на лыжах. Ночевка в палатке на снегу. Костер. Мохнатые ели, запорошенные снегом Весь набор дурац­кой романтики в Славкином стиле. А, Ирочка?

Ирина. Так и сказал бы сразу. Пожалуйста, езжайте к своим елям. Только спирт лабораторный не тащите.

Слава. Упаси бог. Только 200 грамм на случай обморожения. С возвратом.

Ирина. Знаю ваши возвраты. А с кем дежурить, с Ларисой?

Миша. Лариса больна. Сам шеф будет вместо нее. Можно ска­зать, почетное дежурство.

Ирина (немного смутившись). Горжусь оказанным доверием.

Ночь. В лаборатории полутемно. Горит только настольная лам­па. Работают насосы колонок. Верейский и Ирина сидят у стола. Изредка Ирина встает, подливает раствор в стаканы насосов, проверяет скорость прокачки.

Верейский. Я рад, что Гольдберг доверил вам самостоятель­ное ведение рабочего опыта. Это говорит больше любой характеристики. Он человек взыскательный. Ну, а как вам вообще жилось этот месяц? Скучали по лаборатории?

Ирина. Очень!

Верейский. Дым отечества?

Ирина. Может быть. И еще… (тихо) еще мне очень не хватало вас.

Верейский. Ну уж, полноте. Гольдберг — большой ученый. И человек очень интересный.

Ирина. Может быть. Только я уверена, что если бы вас вдруг пере­вели куда-нибудь, хоть на край света, все бы за вами поехали.

Верейский (смущен). Ну, это вы через край… Отъезд нам пока не грозит.

Лаборатория. Все, включая Верейского, собрались около стола с маленькой центрифугой. Только Валерий Нифон­тович с Ниной сидят на своих местах, да Люда у рако­вины моет посуду. Ирина, явно нервничая, уравновешивает два центрифужных стаканчика. Все напряженно следят за ее действиями.

Верейский. Сегодня, друзья, у нас критический опыт. Если не сядет, то весь замысел с иммунизацией — ошибка…

Миша. Это узкое место всей стратегии.

Входит Николай Иванович.

Николай Иванович. Я к вам, Николай Сергеевич. Можно, или вы сейчас заняты?

Верейский. Нет-нет, ничего. Пожалуйста. Проходите сюда, к столу. Ира, вы начинайте.

Ирина ставит стаканчики в ротор центрофужки. Включает ее. По мере раскрутки центрифужка издает все более высокий звук, «поет».

Николай Иванович. Николай Сергеевич, у меня к вам от партбюро просьба: прочитать лекцию.

Верейский (рассеянно — его внимание отвлечено звуком центрифужки). Да-да, пожалуйста, я готов.

Николай Иванович. Даже не зная, какую?

Верейский. Извините, пожалуйста.

Николай Иванович. Что с вами?

Верейский. Простите, Николай Иванович. Это очень важный для нас опыт…

Николай Иванович. Что же вы не сказали сразу? Я зайду позже.

Верейский. А может быть, вы обождете? Это дело трех минут.

Николай Иванович. Охотно. А что за опыт, если не секрет?

Оба подходят к центрифужке. Там — напряженное ожидание. Слава держит секундомер.

Слава. Осталось ровно две минуты.

Верейский. Секретов у нас нет. Опыт покажет, могут ли анти­тела, выработанные в организме белых мышей, атаковать свои собствен­ные белки. Сходные с теми, которые мы вводим во время иммунизации.

Николай Иванович. Не совсем понимаю вас.

Верейский. В кровь белых мышей введен предполагаемый гор­мон старости, выделенный из крови полевых мышей. Мы надеемся, что удались обмануть организм. Заставить его синтезировать антитела, которые вместе с этим чужим гормоном будут удалять и свой.

Николай Иванович. Вы рассчитываете на сходство двух бел­ков? Интересная мысль! И что сейчас? Модельный опыт?

Верейский. Да. Если наши надежды оправдаются, то мы сейчас получим осадок. К тому же радиоактивный. Гормон помечен радиоак­тивной аминокислотой.

Слава. Все! Останавливай!

Ирина выключает центрифугу. Звенящий звук затихает. На­пряженное молчание. Ирина открывает крышку, достает пер­вый стаканчик.

Ирина. Это контроль. Плазма крови неиммунизированных жи­вотных в смеси с гормоном.

Верейский (берет стаканчик, смотрит на свет). Так. Все в по­рядке. Нет антител, нет осадка, совершенно чисто. Ну-с, а опыт?

Ирина (достает второй стаканчик, голос ее радостно дрожит). А здесь что-то есть, смотрите (показывает всем стаканчик — на дне белеет осадок).

Верейский. Осторожно! Сливайте жидкость.

Слава. Вот чистая пробирка.

Ирина сливает верхний прозрачный слой из стаканчика в про­бирку.

Верейский. Ну что ж. Посчитаем. (Все переходят к счетчику излучений).

Миша. Порядок!

Ирина. Сглазишь еще!

Слава (берет у Ирины пробирку с надосадочной жидкостью, выливает в кювету, ставит в прибор). Считаем надосадочную жидкость. Включаю счет.

Лампочки прибора лениво перемигиваются в течение минуты. Молчание. Мигание прекращается — счет окончен.

Верейский. Так, сто двадцать импульсов в минуту. А собствен­ный фон прибора?

Слава. Восемьдесят.

Верейский. Небольшое превышение есть. Посмотрим осадок.

Слава берет осадок, взбалтывает, выливает в другую кювету, ставит в счетчик. Все неотрывно следят за его действиями. Сла­ва подносит руку к кнопке включения. Ирина смотрит на него умоляюще. Слава нажимает кнопку. Лампочки начинают ми­гать в очень быстром темпе. Мгновенная пауза — и напряже­ние разряжается одновременными восклицаниями.

Миша. Другое дело!

Лариса. Смотрите, смотрите, как пошел!

Слава. Ирка!

Ирина откинула голову назад, судорожно вздохнула, креп­ко зажмурила глаза. Неподвижно, невидяще смотрит на быстро мигающие лампочки Верейский сбывается то, о чем он мечтал долгие годы.

Слава. Николай Сергеевич! Три тысячи импульсов!

Верейский (очнувшись). Да, удача! Признаться честно, я очень боялся этого опыта.

Любимова. Я всю ночь не спала.

Николай Иванович. От души поздравляю вас, Николай Сер­геевич! И вас всех, товарищи! Все-таки я зайду немного позже.

Верейский. Спасибо (Замечает, что Ирина плачет). Ирочка, ну что вы? Перестаньте.

Ирина. Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Простите. (Улыбается).

Лаборатория. У доски собрались все участники работы.

Верейский. Итак, приступаем к нашей решительной баталии. Программа опыта, по-видимому, сомнения не вызывает. Подопытным белым мышам мы вводим гормон старости, полученный от полевых мышей. Контрольные мыши остаются без иммунизации. Далее сравни­ваем темпы старения тех и других. Что нам нужно? Во-первых, белые мыши. По-видимому, полуторагодовалые. Сколько?

Миша. Хорошо бы побольше для статистики: штук по 50 в опыт и для контроля.

Верейский. Возьмем 20 и 20. Идем дальше. Иммунизацию будет вести Ирина. Она у нас теперь специалист. Гормона от полевых мышей достаточно?

Ирина. Хватит и еще останется.

Верейский. Теперь вот что. Мыши, которым мы введем гормон, и контрольные животные должны находиться в совершенно одинаковых условиях. Во-первых, питание. Лучше всего, чтобы только один человек задавал им корм — строго поровну. Ольга Петровна, может быть, вы возьмете на себя этот труд?

Любимова. Хорошо, Николай Сергеевич.

Верейский. Дальше. Следует предусмотреть и одинаковые усло­вия содержания: одинаковые клетки, кормушки и так далее. Слава, это по твоей части. Смастери две одинаковые, просторные, светлые клетки.

Слава. Будет сделано.

Верейский. Ну а вы, Лариса, возьмите на себя регистрацию на­блюдений. У нас осталось четыре месяца. Думаю, что взвешивать мышей надо каждую неделю. У полуторагодовалых животных старение связано с заметным увеличением веса. Это показатель объективный. Ну, и, конечно, регистрируйте подвижность, вообще поведение. Правда, к сожа­лению, этот показатель будет неизбежно несколько субъективным.

Миша. Есть идея! Устроим игры с перестановками!

Спустя два месяца. В лаборатории все, кроме Верейского и Славы. В окно светит по-весеннему яркое солнце. Входит Слава.

Слава. Дамы и господа, послы и товарищи! Разрешите начать оче­редной матч по играм с перестановками.

Миша. Ваш микрофон в лаборатории профессора Верейского. Матч судит младший научный сотрудник всесоюзной категории Вячеслав Гра­чев. Поехали.

Слава. Перед вами две адекватные и аутентичные клетки с мыша­ми. В одной из них мыши, обработанные нашим чудодейственным гор­моном, в другой — нормальные животные. Где какие, написано на зад­ней стороне клетки, для вас невидимой. Сударыня (к Ирине), прошу вас отвернуться — я переставляю клетки, вы угадываете, в какой из них подопытные мыши.

Ирина. Но как я их узнаю?

Слава. По живости движений и блеску глаз, свойственному и вам самой. Прошу вас!

Ирина отворачивается. Слава несколько раз переставляет клетки, то меняя их местами, то поднимая и с нарочитым стуком ставя обратно.

Слава. Готово. Прошу.

Ирина (указывает на клетку). Эта.

Слава и Миша смотрят на заднюю стенку клетки.

Слава. Очко. Прошу еще разок.

Затем отворачивается Лариса. Затем поочередно Миша и Слава. Процедура заканчивается.

Слава. Подведем итоги.

Подходит к висящей на стене диаграмме. По горизонтали от­ложены даты через каждую неделю, по вертикали — процент угадывания. Четыре ломаные линии начинаются все близ отметки 50% и идут сначала почти горизонтально, отклоняясь от 50% то вверх, то вниз. Начиная с пятой недели, они не­уклонно ползут вверх и сейчас находятся в окрестности 70%.

Слава. Мишка, бери линейку. Ирина 19 из 25. Прошу.

Миша (прикидывает на логарифмической линейке). 76 процентов.

Слава (ставит кружок, продолжает до него ломаную, отмеченную кружками — это график Ирины). Готово. Лариса 21 из 25. Наивысший результат дня.

Миша. 84 процента.

Слава (ставит крестик, продолжает прямую, отмеченную крестиками). Сделано. Теперь, вы, маэстро, у вас, пардон, только 18…

Снова тот же график. Все ломаные линии вышли на отметку 100%. В лаборатории все, кроме Верейского и  Ларисы.

Миша. Шеф приезжает сегодня?

Слава. Да.

Ирина. Какой тут отдых, когда на шестнадцатое конференцию на­значили.

Слава. Осталось четыре дня. Если ничего не стрясется, полная победа.

Ирина. А ну плюнь через плечо, нечистый дух!

Входит Лариса и тащит за собой юношу и девушку — со­трудников другой лаборатории.

Лариса. Мальчики! Я привела подопытных кроликов. Что если мы, незаметно для себя, пригляделись к клеткам и узнаём их? Давайте устроим игру со свежими людьми для контроля.

Миша. Шеф будет в восторге. Ты воплощение научной добросове­стности!

Лариса. Ребята, вот две клетки. В какой из них мыши старше?

Юноша. Ясно, что в этой..

Лариса (смотрит на заднюю стенку клетки и ставит галочку на листике бумаги). Теперь отвернись. (Переставляет клетки).

Лариса. Ну, пожалуйста, ну еще один последний разочек! (Переставляет клетки).

Юноша. И чего дурака валяете? Видно же невооруженным глазом. В той вон!

Миша. Спасибо, друг, за моральную поддержку. Но сам знаешь — статистика! Имеешь двадцать пять попаданий из двадцати пяти! Тонеч­ка, теперь давай ты.

Девушка. Хватит с вас статистики, суббота же!

Миша. Наука требует жертв!

Входит Верейский, загорелый, в белой рубашке с закатан­ными рукавами.

Верейский. Что за жертвы?

Юноша и девушка (хором). Это мы. (Незаметно исчезают, пока все остальные здороваются с Верейским).

Ирина. Взгляните на график, Николай Сергеевич. Красивый, правда?

Верейский. Убедительный.

Лариса. Только что проверили на свежем наблюдателе. 100 про­центов.

Верейский. А вес как?

Лариса. Разница почти в полтора раза.

Верейски й. Давайте, давайте посмотрим. (Берет стул, садится перед клеткой. Все сгрудились около него, тоже смотрят. Молчание).

Верейский смотрит все внимательнее. И чем дольше смотрит, тем более озабоченным становится его лицо. Пауза затягива­ется. Наконец, Миша не выдерживает.

Миша. Как носятся чертовки? Словно им и года нет.

Верейский. Да, носятся..

Встает, подходит к стенке с графиком, снова возвращается к клеткам.

Верейский. Ольга Петровна! А как они едят?

Любимова. В общем нормально. Правда, последние три дня хуже, чем обычно. Наверно, из-за жары.

Верейский. Возможно… Возможно, что из-за жары. Ну, посмот­рим… Конференция — шестнадцатого, в среду?

Любимова. Да. Уже повесили объявление. Ваш доклад — первым номером..

Верейский. Времени мало… Что ж, посмотрим. (Пауза, смотрит на мышей). Н-да… Ну, поеду домой. А то я прямо с вокзала. До поне­дельника… Если что — звоните. До свидания.

Сотрудники несколько разочарованно и растерянно прощаются с Верейским. Лаборатория. Понедельник. Утро. Появляются Лариса и Ири­на. Надевают халаты, причесываются.

Лариса. Только успели вытащить палатку, как ливанет! Ребята разделись до трусов, сунули все вещи и меня вместе с ними внутрь палатки и начали ее ставить.. Я говорю: «Подождите черти, я тоже разденусь». А Мишка орет: «Некогда ждать. Земля под палаткой на­мокнет…»

Входят Слава и Миша.

Слава. Привет, однополчане. Как наши звери?

Все четверо подходят к клетке с белыми мышами. Растерянно переглядываются.

Ирина. Господи, что с ними?

Слава. Да. Очень уж смирные.

Лариса. А может это из-за вчерашней грозы?

Входит Любимова, незаметно присоединяется к группе.

Миша. Брось чепуху пороть… Скажи еще — шаровая молния в окно вкатилась…

Любимова. Они почти ничего не ели. Весь корм остался.

Лариса. Заболели, бедненькие.

Ирина. Так вот все сразу?

Слава. Если это инфекция, то в такой тесноте иначе и быть не может. Эх, идиоты! Надо было разбить их на две или три клетки. Контрольные-то здоровы.

Лариса. Вот дурацкое невезение!

Миша. Невезение?! А если это законный результат нашего опы­та?… Откуда мы знаем, к каким побочным штукам может приводить удаление этого чертова гормона?

Ирина. Скорее бы Николай Сергеевич приходил!

Лариса. Хорошо еще, что Нифонтовича нет.. Он бы тут же раззво­нил по институту. Перед самой-то конференцией!

Любимова. Может быть, все еще обойдется. Надо поскорей ди­агноз .поставить. Клинический анализ крови. И хорошего врача…

Слава (мрачно). Начну мерять температуру.

Миша. А я попытаюсь добыть врача. Лариса, методики всех ана­лизов в твоей синей тетрадке.

Лариса. Мы с Иришкой все приготовим.

Ирина. Скорее бы Николай Сергеевич приходил.

Понедельник. Поздний вечер. Квартира Верейского. Верей­ский шагает взад-вперед по кабинету. Курит. В кресле Тать­яна Григорьевна.

Верейский. Больны мыши… Понимаешь, безусловно больны. Но чем? Врач, опытный врач не смог поставить диагноза… А послезавтра этот доклад… (Пауза)

Татьяна Григорьевна. Ну, бог с ними, со Снякиным, Чикиным и другими. На конференции будет много народу. Там будут и твои друзья…

Верейский. Неужели гормон старости необходим для жизни? Неу­жели необходим?.. Ах как нужно время!

Татьяна Григорьевна. Коленька, они ведь живы еще?

Верейский. Три часа назад были живы.

Татьяна Григорьевна. Главное — выиграть время. Коленька… А может быть… (замолкает).

Верейский. Да?

Татьяна Григорьевна. Может быть, в докладе… (Снова замолкает). Людям нужна твоя работа, а не доклад!

Верейский (останавливается). Нет правды большой — и правды маленькой. Она одна. Это не последний опыт в жизни.

Татьяна Григорьевна. Жить нам осталось не так уже долго…

Верейский. А Славе, Мише, девочкам? (Пауза).

Татьяна Григорьевна. Тогда надо отложить доклад.

Верейский. Нельзя.

Татьяна Григорьевна. Что же будем делать?

Верейский. Не знаю. Поговорю с ребятами.

Татьяна Григорьевна. Они предложат тебе то же самое. Вот увидишь…

Верейский. Посмотрим.

Вторник. Лаборатория. Дело к вечеру. Все в сборе, кроме Ва­лерия Нифонтовича и Нины. Верейский за своим столом листает лабораторный журнал. Остальные сгрудились у кле­ток с мышами.

Лариса. Если бы эту чертову конференцию созвали на неделю рань­ше! Обидно-то как!

Слава. Мы что — на публику работаем? Или на науку? Неделю назад мы доложили бы о полном успехе и всех ввели бы в заблуждение.

Лариса. Ах какое благородство! Прикроют теперь нашу работу и все! И мы будем молча и благородно страдать. А через пять лет гормон старости откроет кто-нибудь другой. В Америке. Тебе этого хочется?

Любимова. Не все еще потеряно. Мыши живы и, быть может, оправятся.

Слава. Как же, оправятся! Черта с два!

Миша. Славка, ты псих. Подумай лучше, что нам уже удалось до­казать. Еще никому на свете ни разу не удавалось избегнуть старения. Мы затормозили этот процесс. На четыре месяца. Даже больше!

Лариса (Тихо). Нет, товарищи. Вы просто не от мира сего. Нико­лай Сергеевич должен заболеть — и все!

Верейский. Кто это прочит мне болезнь?

Лариса (Решительно подходит к Верейскому, за ней тянутся остальные). Николай Сергеевич! Можно допустить военную хитрость или нельзя?

Верейский. Военную? Можно.

Лариса (Оборачиваясь к ребятам). Ну что я говорила! (Верейскому) Николай Сергеевич! У вас очень нездоровый вид. По-моему, вы про­сто больны. И доклад вам делать нельзя.

Верейский. Предположим. Но кому-то из вас придется тогда заме­нить меня.

Любимова. Я готова заменить вас.

Верейский. И что вы доложите?

Любимова. Что мы, очевидно, недостаточно очистили гормон ста­рости. И одновременно с ним выделили другой, схожий, но жизненно важный белок. Иммунизировали им животных и заставили антитела ата­ковать сразу два белка: вредный и необходимый.

Верейский. Остроумная гипотеза. Докладывать ее нельзя, но про­верить необходимо.

Слава. А если нам не дадут возможности проверить наши гипотезы?

Лариса. Надо просто доложить предварительные итоги — за четы­ре месяца. И все.

Миша. А может действительно, не выкладывать завтра все карты. Проведем вскрытие, потом сообщим.

Лариса. Самим класть голову на плаху…

Ирина. Ужас!

Верейский. Пока еще ужаса нет. Животные живы. Посмотрим, что будет завтра. И вообще — утро вечера мудренее. Домой, домой — все по домам (поднимается, кладет лабораторный журнал в портфель).

Кабинет Верейского. Раннее утро. За окном просыпается Мос­ква. Слышны редкие шаги прохожих. На столе полная окурков пепельница, нетронутая еда. В кресле, в глубине, укутав ноги пледом, дремлет Татьяна Григорьевна. Верейский осторожно встает из-за стола, стараясь не разбудить жену, на цыпочках выходит.

Вестибюль института. Входит Верейский. Вахтер подни­мает голову, надевает очки.

Верейский. Доброе утро. Извините, что беспокою в такую рань.

Вахтер. Доброе утро, Николай Сергеевич. Все-то нам, старикам, не спится. А слух идет, Николай Сергеевич, будто вы средство против ста­рости нашли?

Верейский. Пока еще не нашел.

Вахтер. Однако ищете?

Верейский. Ищу.

Вахтер. Извините, конечно. Только этого не может быть.

Верейский. Отчего же?

Вахтер. На сказку похоже. Не может быть для нас такого чуда.

Верейский, улыбаясь, поднимается по лестнице, идет по кори­дору. Чем дальше, тем медленнее. Перед белой дверью лабо­ратории останавливается. Прислушивается. Абсолютная ти­шина. С лица его сходит улыбка. С минуту стоит молча. По­том круто поворачивается, идет обратно. Спускается по лест­нице, проходит мимо вахтера к выходу. Вахтер удивленно смотрит ему вслед.

Холл перед входом в конференц-зал. Сотрудники спешат, что­бы занять места. Оживление. Слышны обрывки разговоров.

— Молодцы ребята! Как их ни зажимали, а доказали свое.

— Верейский — голова.

— Неужели совершенно не состарились?

— Я же тебе говорю за полгода никаких изменений. А полгода для них — одна пятая всей жизни.

— Успех Верейского доказывает плодотворность…

По лестнице поднимаются Кочин, Николай Иванович, Виктор Петрович и женщина в сером костюме и белой кофточке — Фомина.

Виктор Петрович. Но почему работа не значится в плане? В ре­дакции были удивлены…

Кочин. Мы тут в прошлом году с парткомом советовались, решили, что в план включать рано. Не было достаточных оснований.

С другой стороны по коридору идет Верейский.

Кочин. А вот и именинник! Познакомьтесь, Николай Сергеевич. Ин­структор райкома Фомина Тамара Петровна. Член редколлегии «Изве­стий» Громов Виктор Петрович.

Верейский (сухо). Очень приятно. (Пожимает руки).

Подбегает Ирина. Явно взволнована, даже испугана.

Ирина. Здравствуйте, Николай Сергеевич, разрешите вас на ми­нутку.

Кочин. Потом, потом. Расскажете после доклада. Пора начинать.

Верейский (не глядя на Ирину). Да, да. Расскажите после док­лада.

Ирина, совершенно оторопев, отходит в сторону.

Виктор Петрович. Коля, может быть что-нибудь срочное?

Верейский. Успеется.

Кочин. Так вы, оказывается, знакомы?

Виктор Петрович. Тридцать лет и три года. Мы давно хотели дать материал о лаборатории, да Николай Сергеевич просил подождать. Но больше ждать не будем.

Фомина. И не ждите. Ведь это настоящая революция, не правда ли? И как хорошо, что это сделано у нас в стране… и в нашем районе.

Верейский. До революции еще очень далеко.

Николай Иванович. Не скромничайте, батенька мой.

Проходят в зал. Только в первом ряду еще есть места.

Кочин. Усаживайтесь, товарищи. Будем начинать.

Позади кресел возвышаются Слава, Миша, Ирина и Лариса — они пристроились на столе для настольного тен­ниса.

Кочин. Мы начинаем очередную годичную конференцию нашего института. По установившейся традиции первой докладывается работа, которая нам, оргкомитету конференции, кажется наиболее интересной. Сегодня это почетное право бесспорно заслужили исследования лабора­тории профессора Верейского. Предоставляю слово Николаю Сергеевичу.

Аплодисменты. Верейский поднимается на кафедру. Он гово­рит спокойно, хорошо владея собой. Только по тому, как на­пряглась рука, сжимающая край кафедры, можно догадаться о его волнении.

Верейский. Работа, которую я доложу, была начата три года на­зад. А задумана много ранее. Мы поставили перед собой задачу отыс­кать тот материальный фактор, который обусловливает закономерное развитие процессов старения у высших животных и человека. Мы пред­положили, далее, что роль такого фактора может играть некий гормон…

Квартира Верейских. Татьяна Григорьевна мечется по комнате. То что-то переставляет в буфете, то механически разглаживает складку на скатерти, то застывает, прижав руки к губам. Поглядывает на телефон. Потом не выдерживает, набирает номер.

Татьяна Григорьевна. Институт? Это Мария Семеновна? Здравствуйте. Нет, Верейская. Скажите, пожалуйста, что началась кон­ференция?… Уже докладывает? Спасибо, спасибо. Извините, пожалуй­ста… (Кладет трубку). Докладывает… (Начинает лихорадочно собираться).

Снова конференц-зал. Верейский заканчивает свой доклад.

Верейский… Мы ввели полученный таким образом препарат двад­цати полуторагодовым мышам и наблюдали их в течение пяти месяцев, сравнивая с двадцатью контрольными животными того же возраста. Уже на третий месяц была хорошо заметна разница в весе и поведении животных. Контрольные мыши явно старели, подопытные оставались без изменения. С течением времени разница становилась все очевиднее и к концу этого срока стала очень резкой. Многие из присутствующих имели возможность сами убедиться в этом. Таким образом в течение поч­ти пяти месяцев процесс старения животных был заторможен…

Верейский на мгновение остановился. Смотрит в зал — встречается взглядом с друзьями и недругами. Кивком при­ветствует его профессор Маршак. Явно доволен Нико­лай Иванович. Двусмысленно     улыбается Снякин — очевидно, что-то пронюхал. Бледные лица Славы, Миши, Ларисы. Пригнула голову Ирина. У дверей стоит за­пыхавшаяся Татьяна Григорьевна. Верейский не ви­дит ее.

Верейский (медленнее, как бы через силу). К сожалению, не все идет гладко в этом нашем первом опыте. С неделю назад обнаружились первые тревожные признаки. Движения животных стали лихорадочными, они перестали есть. Клинические обследования указали на заметные отклонения от нормы, однако природу заболевания или расстройства функций организма установить пока не удалось.

Снякин (согнав с лица улыбку). Прошу прощения, но я просил бы докладчика уточнить один момент. Живы ли мыши?

Зал негодующе загудел. Восклицания, выражающие недоуме­ние по поводу вопроса, сочувствие Верейскому.

Верейский. Вчера вечером были живы. Но какое это имеет значе­ние? Я же сказал — неделю назад состояние животных стало резко ухуд­шаться…

Снякин. А сегодня утром?

Верейский. Сегодня утром я готовился к докладу и не был в лаборатории. Но на ваш вопрос, Антон Степанович, может ответить Ольга Петровна Любимова. Ольга Петровна, вы здесь? (оглядывает зал, встречается взглядом с Любимовой. Лицо ее невозмутимо спокойно).

Любимова (встает). Сегодня утром подопытные мыши погибли.

Снякин. Спасибо. Это все, что я хотел выяснить.

Чикин. Значит, мышек уже нет? Так что же вы нам тут голову морочите?

Кочин. Антон Васильевич! Антон Васильевич! Прошу к порядку. Вы закончили, Николай Сергеевич?

Верейский (собравшись с силами). Нет. Приятно, конечно, ког­да исследование с первой же попытки прибывает к ожидавшемуся благо­приятному концу. Но хорошо известно, как редко это случается. Что-то помешало успешному завершению нашего эксперимента. Не исключено, что это тривиальная случайность, не имеющее отношения к опыту ин­фекционное заражение. Но возможны и более закономерные причины.

Последние слова Верейский произносит с большим трудом. Наступает мертвая тишина. Кочин быстро переглядывается с Чикиным, потом бросает взгляд на Виктора Петровича.

Кочин. У кого будут вопросы?

Маршак. Николай Сергеевич, считаете ли вы возможным, что гор­мон старости необходим организму и именно в его удалении лежит при­чина гибели животных?

Верейский. Не исключено. Но маловероятно. Скорее, мы не суме­ли добиться достаточной избирательности и вместе с ним вывели из организма какой-то другой, жизненно важный белок.

Снякин. Я хотел бы задать Николаю Сергеевичу три вопроса. Первый: правильно ли я вас понял? Вы обнаружили в крови старых жи­вотных лишний белок, который мог бы быть, как вы ранее сами справедливо заметили, просто продуктом старения организма. Единственным, я подчеркиваю, единственным доказательством того, что этот белок обла­дает удивительными свойствами гормона старости мог бы явиться успех вашего эксперимента. Верно?

Верейский. Да.

Снякин. Второй вопрос. Вы считаете эксперимент частично удав­шимся на том основании, что в течение почти пяти месяцев процесс ста­рения у подопытных мышей был, как вы выразились, заторможен.

Верейский. Да.

Снякин. Правильно ли я понял, что единственным объективным критерием того, что мыши не старели, для вас служил факт отсутствия увеличения в весе, поскольку характер поведения — это критерий чисто субъективный?

Верейский. Вообще говоря да, хотя различие в поведении было явным.

Снякин. И все-таки это критерий субъективный. Последний вопрос. Не считаете ли вы возможным, что отсутствие прибавки в весе могло быть обусловлено с самого начала расстройством функций организма или заболеванием, которое явилось результатом сделанных вами прививок, но до поры до времени ничем другим не проявлялось?

Верейский. Не считаю. Поведение животных, как я уже говорил, все это время было совершенно нормальным.

Снякин. Это субъективное впечатление. Ваше и ваших сотрудников. Клинических анализов вы не ставили. Александр Степанович, разрешите мне с места заключить мою мысль, поскольку существо ее уже содержится в заданных мной вопросах. Я убежден, что у нас нет никаких ос­нований считать эксперимент профессора Верейского хотя бы в малой степени убедительным, его гипотезу сколько-нибудь подтвердившейся, и сам гормон старости — существующим в природе. Таким образом руководимый профессором Верейским коллектив находится, прошу проще­ния, у разбитого корыта. Осмелюсь напомнить, что в прошлом году мы решили на очередной годичной конференции обменяться мнениями по поводу целесообразности продолжения этих исследований. Мое мнение по этому вопросу категорически отрицательное.

Верейский грузно облокотился о кафедру.

Кочин. Есть еще вопросы к Николаю Сергеевичу?

Шум в зале затихает. Мгновение гнетущей, наполненной ожи­данием тишины.

Кочин. Спасибо, Николай Сергеевич. Кто желает выступить?

Верейский мед пенно спускается со сцены, садится в первом ряду, согнувшись.

Маршак. Я хотел бы задать вопрос профессору Снякину по его вы­ступлению.

К о ч и н. Пожалуйста.

Маршак. Антон Степанович, вы категорически сбрасываете со сче­тов результаты наблюдений за поведением животных, их подвижностью, аппетитом и так далее в течение всего опыта. Позвольте спросить вас напрямик: вы в принципе не считаете возможным принимать во внима­ние такого рода данные или не доверяете научной добросовестности про­фессора Верейского и его сотрудников?

Снякин. Я сказал, по-моему, достаточно четко. Это субъективные впечатления, и я им не доверяю.

Шум в зале. В одном из задних рядов вскакивает юноша, которого Лариса приглашала на «игру с перестановками».

Юноша. Прошу слова! Разрешите сказать! Я не имею никакого от­ношения к лаборатории Верейского. Меня случайно затащили, чтобы на свежем человеке проверить результаты опытов с перестановками. Все знают, что это такое? Статистика! Никуда не денешься! Так вот — в двадцати пяти перестановках я не ошибся ни разу!

Снякин (обращаясь через зал к юноше). А скажите, пожалуйста, когда это было?

Юноша. Примерно неделю назад.

Снякин. Нельзя ли точнее?

Юноша. Кажется, в субботу.

Снякин. Значит, четыре дня назад. Прекрасно! Если не ошибаюсь, докладчик сообщил нам, что неделю назад как раз и появились первые, как он выразился, тревожные признаки. В том числе — лихорадочность движений… Я позволю себе поблагодарить нашего юного коллегу за очень наглядный пример порочности субъективного метода оценки событий.

Снякин торжествующе садится. В зале снова напряженная тишина. Аппарат показывает лицо Кочина. Он задумался.

Кочин. Кто еще желает выступить?

Чикин. Мне кажется все ясно. Будем говорить откровенно. Профессор Верейский обещал нам чудесное избавление от старости. Чудо не состоялось. Вместо этого животные получили токсическую прививку и погибли. Слава богу, это еще животные, а не люди!

Шум в зале. Реплики: «Безобразие», «Прекратите погром».

Чикин (перекрикивая шум). Я должен добавить… Еще год на­зад все было ясно. Если бы не либерализм нашего Ученого совета…

Из-за шума он не может продолжать. Кочин усиленно стучит пробкой по графину, поднимает руку, стараясь утихомирить разбушевавшиеся страсти. Постепенно шум затихает.

Кочин. Я просил бы высказываться по существу изложенного Николаем Сергеевичем материала. Сейчас у нас научная конференция, а не заседание Ученого совета. И вопрос о продолжении или прекра­щении работы мы здесь решать не будем.

Николай Иванович. Александр Степанович, Ученый совет до осени не соберется, кворума уже нет.

Кочин задумался.

Снякин. Что ж тут решать — все ясно.

Фомина (тихо). Мне кажется, что дело все-таки исключительно перспективное.

Виктор Петрович (тихо). Мы выступим в поддержку.

Кочин (решительно). Поскольку Ученый совет сейчас собрать нельзя, позвольте мне воспользоваться моими директорскими правами. Дело, которым заняты Николай Сергеевич и его сотрудники, настолько важно, что я считаю своим долгом поддерживать его до тех пор, пока имеется хотя бы один шанс из тысячи Сегодня же, несмотря на неудач­ное завершение опыта, шансов, безусловно, гораздо больше!

Аплодисменты всего зала, многие вскакивают со своих мест. Крики: «Верно». Кто-то из молодежи даже гаркнул «Ура». Радостно изумленные лица молодых сотрудни­ков Верейского. Сам Верейский бледный, медленно направля­ется к выходу из зала. Навстречу ему бежит Татьяна Гри­горьевна.

Татьяна Григорьевна. Коленька, что плохо тебе? Плохо?

Верейский (хватается обеими руками за плечо жены, чтобы не упасть) Таня? … Сердце схватило… Домой…

Еще мгновение, и он упал бы, но его подхватывает подбежав­ший Слава.

Татьяна Григорьевна. Сейчас, сейчас. (Достает у него из верхнего кармашка пиджака трубочку с нитроглицерином). Вот, под язык. Сейчас пройдет, потерпи.

Слава. Мишка, такси! Девчата, неотложку домой: Большая По­лянка, 16, квартира 25.

Подходит Кочин. Толпа сотрудников расступается.

Кочин. Что с вами, Николай Сергеевич? Зачем же все принимать так близко к сердцу?

Маршак (оборачивается к нему. Обычно очень доброе лицо его искажено гневом). Молчите уж вы… великий политик.

Коридор перед лабораторией на следующее утро. Идет Слава, его догоняет Миша.

Миша. Что, в больнице?

Слава. Слава богу, все-таки не инфаркт. Ведь у него уже был один… После той знаменитой сессии…

Входят в лабораторию. Люда моет посуду. У распахнутого холодильника растерянно стоит Лариса.

Миша. Где мыши?

Лариса. Это я хотела у тебя спросить. Ты их сюда убирал?

Миша. Куда же еще?

Слава. Если Нифонтович выбросил их, все пропало.

Пауза. Входит Нина, за ней Ирина.

Миша. Ниночка, а где тушки?

Нина. В морге. Валерий Нифонтович велел мне отнести.

Миша. И ты ему ничего не сказала?

Нина (обиженно). Я сказала: «Может, они нужны, может будут вскрытие делать?» А он говорит: «Сейчас не до вскрытий и некому де­лать, а в холодильнике у нас плюс четыре — все равно протухнут. Не­сите». Что я могла сделать? Но я их там в отдельный морозильник по­ложила.

Слава. Умница! Идем, покажи…

Морг. Комната, куда сносят тушки погибших подопытных жи­вотных, и где они хранятся до того, как их вывозят для за­хоронения. Большие морозильные шкафы по стенам. Ведает этим хозяйством пожилая женщина— тетя Маша. Входят Слава и Нина.

Слава. Здравствуйте, тетя Маша!

Тетя Маша. Ну, здравствуй. Тебе чего?

Слава. Надо забрать у вас на время наших мышей для вскрытия. Нина, где они?

Нина. Вон в том крайнем шкафу на верхней полке. (Слава подходит к шкафу).

Тетя Маша. Не лезь, не лезь. Я их всех уже в мешки покидала. Сегодня обещали машину дать. Если опять обманут, пойду прямо к Кочину. Что это за безобразие? Две недели не дают машину. Все шка­фы полны. Этих ваших мышей сотни две уже, да свинки еще, да кро­лики.

Слава ошалело смотрит на нее, поворачивается и уходит. Нина идет за ним.

Лаборатория. Прошел час или полтора. Молодежь собралась вокруг Любимовой — у стола Верейского. Люда продол­жает мыть посуду. Слава стоит у окна, смотрит во двор института.

Слава. Вон Жора машину подает. Моя бы воля, я бы этого Ни­фонтовича…

Ирина. А может, попытаться вскрыть все двести?…

Миша. И что дальше?

Ирина. Не знаю.

Миша. Бред!

Долгая пауза.

Лариса. Отчего же они все-таки погибли?

Миша. Это у Люды надо спросить.

Люда. Я все стерилизовала как следует. А вообще, конечно… Стрелочник всегда виноват.

Слава. Моя бы воля…

Лариса. Такие были бодрые, такие веселенькие…

Любимова. Хватит, ребята, причитать. Пора браться за работу. И так полдня потеряли!

Слава (резко повернувшись, подходит к остальным). Верно, хлоп­цы. Теперь мы в ответе за все дело. Начнем повторять опыт сами. Даром что-ли нас шеф учил?

Ирина. Да. Повторим с самого начала. Я уверена, что на этот раз все получится.

Миша (ворчливо). Уверенность надо обеспечивать. Предлагаю вве­сти дополнительную очистку гормона. Можно испробовать электрофорез в градиенте сахарозы. Смотрите… (берет мел, идет к доске).

Конец