Ф. Хойл

(Окончание)

Раздавшийся из громкоговорителя голос был встречен дружным хохотом, так как это был го­лос садовника Джо. Лестер, естественно, не имел возможности снабдить голос интонациями, все слова произносились одинаково и следовали один за другим через равные интервалы; только между фразами были небольшие паузы. Облако говорило слегка картавя, в несколько медлительной мане­ре жителя Запада и неописуемо комично коверка­ло некоторые слова. Отныне Облако именовалось не иначе, как «Джо».

В первом сообщении содержалось приблизи­тельно следующее:

— Ваша первая передача была для меня не­ожиданностью, ибо крайне необычно было обна­ружить животных с техническими знаниями на планетах — телах с весьма неблагоприятными ус­ловиями для жизни.

На вопрос, почему он так считает, Джо от­ветил:

По двум весьма простым причинам. Живя на поверхности твердого тела, вы испытываете воздействие значительной силы тяжести. Это рез­ко ограничивает размеры, до которых могут вы­расти ваши животные, и следовательно, возмож­ности вашей нервной деятельности. Это приводит к тому, что вам необходимо иметь систему мус­кулов для того, чтобы двигаться, и защитную броню для предохранения от резких ударов,— например, череп необходим вам для защиты ва­шего мозга. Лишний вес мускулов и брони еще больше сужает возможности вашей нервной деятельиости. Самые крупные ваши животные со­стояли по существу в основном из костей и мус­кулов и имели очень маленький мозг. Как я гово­рил, причиной этого является сильное гравитаци­онное поле, в котором вы живете. Вообще, нали­чие разумной жизни можно было ожидать лишь в рассеянной газовой среде, а не на планетах.

Второй неблагоприятный фактор — острый недостаток у вас основных химических продуктов. Для синтеза химических веществ в больших мас­штабах необходим свет от какой-нибудь звезды. А ваша планета поглощает лишь ничтожную часть солнечного света. В данный момент я сам как раз синтезирую нужные мне химические ве­щества, причем в количестве, примерно в 10 000 000 000 раз большем, чем их синтезируется на всей поверхности вашей планеты. Недостаток у вас химических продуктов приводит к необхо­димости ожесточенной борьбы за существование, а в таких условиях первым проблескам разума трудно выдержать конкуренций с крепкими ко­стями и сильными мускулами. Конечно, если разу­му удается достаточно развиться, то дальнейшая конкуренция с чисто физической силой становит­ся легче, однако первые шаги чрезвычайно труд­ны — настолько, что достигнутый вами уровень является большой редкостью среди планетных форм жизни.

— Вот это удар для энтузиастов космических путешествий, — сказал Марлоу. — Спросите его, Гарри, чему мы обязаны появлением у нас на Земле разумной жизни?

Вопрос был задан и через некоторое время пришел ответ:

Вероятно, стечению нескольких обстоя­тельств, среди которых я выделил бы, как наи­более важный, тот факт, что около 50 миллионов лет назад на Земле развился совершенно новый тип растений — то, что вы называете травой. По­явление этого растения вызвало коренную пере­стройку всего животного мира, так как траву, в отличие от всех других растений, можно щипать прямо с Земли. По мере того как трава распро­странялась по всей Земле, те животные, которые могли извлечь пользу из этой особенности, вы­живали и развивались. Остальные виды прихо­дили в упадок или вымирали. По-видимому, это была главная перемена, благодаря которой разум впервые утвердился на вашей планете.

— В вашем способе связи имеется целый ряд весьма необыкновенных особенностей, которые сделали расшифровку ваших сообщений довольно трудным делом, — продолжало Облако. — Особен­но странно для меня то, что символы, которые вы употребляете для связи, не имеют непосредствен­ного отношения к деятельности вашего мозга.

— Тут, мне кажется, нам следует ему кое- что сказать, — заметил Кингсли

— Ну, конечно. Я вообще не понимаю, как это вы могли так долго сидеть спокойно, Крис,— вставила Энн Хэлси.

Кингсли изложил свои идеи относительно связи на постоянном и переменном токе и спро­сил, действительно ли функционирование самого Джо основано на переменном токе. Джо подтвер­дил это и продолжал:

— Но необычно не только это. Самое удиви­тельное в вас — большое сходство между отдель­ными индивидуумами. Это позволяет вам пользо­ваться очень грубым способом связи. Вы обозна­чаете свои психические состояния метками. Гнев, головная боль, смущение, счастье, меланхолия — все это ваши метки. Если А хочет сказать Б, что он страдает от головной боли, он не пытается описать, какие нарушения имеют место в его нерв­ной системе. Вместо этого он пользуется меткой. Он говорит: «У меня болит голова». Когда Б слышит это, он берет метку «головная боль» и представляет себе, что это значит в соответствии со своим собственным опытом. Таким образом, А может сообщить Б о своем недомогании, даже если ни тот ни другой не имеют ни малейшего представления о том, что такое в действительно­сти головная боль Такой весьма своеобразный способ связи возможен, конечно, только между почти идентичными индивидуумами…

— Насколько я понял, вы имеете в виду сле­дующее, — сказал Кингсли. — Если бы существо­вали два абсолютно тождественных индивидуума, то им вообще не нужно было бы никакой связи, так как каждый автоматически знал бы пережи­вания другого. Для связи же между очень раз­ными индивидуумами требуется гораздо более сложная система.

— Именно это я пытался объяснить. Теперь вам ясно, почему мне было трудно расшифровы­вать ваш язык. Это язык, удобный для почти оди­наковых индивидуумов, тогда как вы и я очень сильно отличаемся друг от друга, гораздо сильнее, чем вы, вероятно, представляете. К счастью, ваше психическое устройство оказалось довольно про­стым. Как только я до некоторой степени в нем разобрался, расшифровка стала возможной.

— Но есть все-таки между нами что-нибудь общее в функциях нервной системы? Можете вы, например, испытывать что-нибудь соответствую­щее нашей головной боли? — спросил Мак-Нейл.

— Вообще говоря, у меня, так же как у вас, могут быть ощущения приятного и неприятного. Но эти ощущения должны быть у любого суще­ства, обладающего чем-то вроде нервной системы. Неприятные ощущения возникают при внезапном разрыве связей, а это может случиться со мной, так же как и с вами. Счастье — это динамиче­ское состояние, когда нервные связи устанавли­ваются, а не разрываются, и это может случиться со мной, как и с вами. Однако, несмотря на это, я думаю, что мои субъективные переживания со­вершенно отличны от ваших, за исключением од­ного — как и вы, я стремлюсь избегать неприят­ных ощущений, а приятные ощущения, наоборот, желательны.

Более конкретно, вашу головную боль вызы­вает недостаточное кровоснабжение, в результате чего нарушается точность электрических импуль­сов в мозгу. Я испытываю нечто весьма похожее на головную боль, если в мою нервную систему попадают радиоактивные вещества. Это вызывает электрические разряды, как в ваших счетчиках Гейгера. Разряды нарушают синхронность про­цессов в нервной системе и производят крайне неприятные субъективные ощущения.

Теперь я хочу выяснить совершенно другой вопрос. Меня заинтересовало то, что вы называе­те «искусством». Литературу я могу понять, как искусство выражения словами идей и эмоций.

Изобразительные искусства очевидным обра­зом связаны с вашим восприятием мира. Но я со­вершенно не представляю, что такое музыка. Мое невежество в этом отношении едва ли удивитель­но, так как, насколько я понимаю, вы никогда не передавали музыки. Нельзя ли восполнить этот пробел?

Ну, Энн, вам представляется возможность отличиться, — сказал Кингсли. — И какая возможность! Ни один музыкант никогда еще не играл для такой аудитории!

— Что же мне сыграть?

— Как насчет той вещи Бетховена, которую вы играли вчера вечером?

— Опус 106? Пожалуй, слишком сильно для начинающего.

— Давайте, Энн! Задайте работы старине Джо,— подбодрил Барнет.

— Не обязательно играть, Энн, если вам не хочется. Вчера я записал вас на магнитофон, — сказал Лестер.

— Ну, и как получилось?

— С технической точки зрения мы сделали все, что возможно. Если вы были довольны своим исполнением, то мы можем начать передачу хоть сейчас, если хотите.

— Пожалуй, будет лучше, если вы передади­те запись. Это звучит смешно, но мне кажется, я бы очень волновалась, если бы играла для этого существа, чем бы оно ни было.

— Ну, что за глупости! Старина Джо не ку­сается.

— Может быть, и не кусается, но я все-таки предпочитаю запись.

Запись передали. После этого пришло сооб­щение:

— Очень интересно. Пожалуйста, повторите первую часть со скоростью, увеличенной на трид­цать процентов.

После того, как это было сделано, следующее сообщение гласило:

— Так лучше. Очень хорошо. Я намерен по­размыслить об этом. До свиданья.

— Боже мой, вы прикончили его, Энн! — вос­кликнул Марлоу

— Но я не понимаю, как музыка может нра­виться Джо. В конечном счете музыка — это звук, а как было выяснено, для Джо не существует зву­ков, — удивился Паркинсон.

— С этим я не согласен, сказал Мак-Нейл. — Хотя с первого взгляда кажется, что наше вос­приятие музыки неотделимо от звуков, на самом деле это совсем разные вещи. Наш мозг воспри­нимает не что иное, как электрические сигналы, идущие от ушей. В данном случае звук исполь­зуется просто как удобное средство для возбуж­дения в мозгу определенных электрических им­пульсов. Больше того, многие данные показывают, что музыкальные ритмы отражают главные элек­трические ритмы нашего мозга

— Это очень интересно, Джон! — воскликнул Кингсли. — Выходит, что музыка самым непосред­твенным образом выражает деятельность нашего мозга.

— Нет, это, пожалуй, чересчур сильно. Я бы сказал, что музыка — наилучшее отражение ми­ровых процессов большого масштаба. Но речь дает более полное представление о тонкой мозго­вой активности.

Споры продолжались до глубокой ночи. Все сказанное Облаком подверглось детальному об­суждению. Пожалуй, самое поразительное замеча­ние сделала Энн Хэлси.

— В первой части сонаты си бемоль мажор есть пометка, требующая совершенно фантастиче­ского темпа, который не под силу ни одному нор­мальному пианисту и, конечно, совершенно недо­стижим для меня. Вы обратили внимание на эту просьбу увеличить скорость? Мне стало просто не по себе, хотя, возможно, это было лишь странное совпадение.

На этом этапе развития событий всем уже стало ясно, что следует передать политическим властям информацию о действительной природе Облака. Правительства разных стран опять нала­живали работу радиопередатчиков. Было обнару­жено, что если передавать вертикально вверх трехсантиметровые волны, ионизация атмосферы может поддерживаться на уровне, удобном для связи на десятисантиметровых волнах. Нортонстоу снова стал мировым центром связи.

Никто особенно не радовался тому, что при­ходится огласить сведения, касающиеся Облака. Каждый чувствовал, что связь с Облаком выйдет из-под контроля Нортонстоу. А ученые еще мно­гое хотели бы узнать. Кингсли был категорически против передачи информации политикам, но на сей раз ему пришлось подчиниться большинству, считавшему, что. как это ни печально, хранить секрет больше нельзя.

Лестер записывал на пленку все разговоры с Облаком, и теперь они были переданы по радио на десятисантиметровых волнах. Однако все до единого правительства не питали никаких сомне­ний относительно сохранения секретности. Боль­шинство людей так никогда и не узнало о суще­ствовании жизни в Облаке, тем более, что в даль­нейшем события приняли такой оборот, что сек­ретность стала совершенно необходимой.

В тот момент ни одно правительство не рас­полагало односантиметровым передатчиком и приемником подходящей конструкции. Следова­тельно, связь с Облаком, по крайней мере временно, должна была осуществляться из Нортонстоу. Специалисты в США указывали, однако, что связь на десятисантиметровых волнах с Нортонстоу, и дальше на волне в один сантиметр позволит пра­вительствам США и других стран установить контакт с Облаком Было решено, что Нортонстоу станет центром не только для передачи информации по всей Земле, но и для связи с Облаком.

Обитатели Нортонстоу разделились на два примерно равных лагеря. Те, кто поддерживал Кингсли и Лестера, считали, что надо открыто отвергнуть план политиков и послать к чертям правительства. Остальные, во главе с Марлоу и Паркинсоном, доказывали, что такое открытое неповиновение ничего не даст, так как политики могут в случае необходимости добиться своего силой. За ‘несколько часов до очередной передачи от Облака между двумя группами разгорелся жаркий спор. Дело кончилось компромиссом: было решено, что по техническим причинам Нор­тонстоу не сможет принимать никаких передач на десятисантиметровых волнах. Правительства смо­гут слышать Облако но не разговаривать с ним.

Итак, критический момент наступил. В этот день сильные мира сего слушали Облако, но не могли отвечать.

Мак-Нейл обратился к Облаку:

— Нам было бы интересно узнать, чем отли­чается от нашего ваш способ размножения.

— Размножение — то есть появление нового индивидуума — происходит у нас совершенно ина­че. Видите ли, если бы не несчастные случаи или непреодолимое желание уничтожить себя — такое случаемся с нами иногда, как и с вами — я мог бы жить бесконечно. Следовательно, в отличие от вас, для меня не существует необходимости поро­дить какой-нибудь новый индивидуум, который остался бы после моек смерти.

— Сколько же вам сейчас лет?

— Несколько больше пятисот миллионов.

— И ваше рождение было, так же как воз­никновение жизни на Земле, следствием какой-то самопроизвольний химической реакции?

— Нет. Путешествуя по Галактике, мы поды­скиваем подходящее скопления вещества — облака, которые можно заселить. Мы делаем это при­мерно так же, как вы сажаете черенки от деревьев. Если бы я, например, обнаружил подходящее об­лако, еще не наделенное жизнью, я снабдил бы его сравнительно простой «нервной системой».

Я посадил бы туда то же, из чего сделан я сам. часть себя самого. Это позволяет избежать тех многочисленных опасностей, с которыми сталки­вается самопроизвольно возникающая жизнь. Возьмем хотя бы такой пример. Как я уже рань­ше объяснял, в мою нервную систему не должны ни в коем случае попадать радиоактивные веще­ства. Для этого у меня есть специальный весьма сложно устроенный электромагнитный экран, ко­торый препятствует доступу любого радиоактив­ного газа к моим нервным центрам — иначе гово­ря, к моему мозгу. Стоит только этому экрану испортиться, как я почувствую сильнейшую боль и вскоре погибну. Выход из строя экрана — один из возможных несчастных .случаев, о которых я только что говорил. Суть этого примера в том, что мы можем снабдить своих «потомков» как экранами, так и разумом для управления ими, тогда как практически невероятно, чтобы такие экраны могли появиться в ходе самопроизволь­ного развития жизни.

-— Но ведь это должно было случиться, ког­да появился первый из вашего рода, — возразил Мак-Нейл.

— Я не согласен с тем, что вообще когда- либо существовал «первый», — ответило Облако.

Мак-Нейл не понял этого замечания, но Кингсли и Марлоу .переглянулись, как бы говоря: «Ого, вон куда он гнет! Что бы сказали, сторонники теории, взрывающейся вселенной“?»

— Обеспечив своих «потомков» такими за­щитными средствами, — продолжало Облако, — мы предоставляем им в остальном развиваться по своему усмотрению. Здесь я должен пояснить важное различие между нами и вами. Число кле­ток в вашем мозге почти не изменяется с момен­та рождения. Поэтому ваше развитие заключается в том, что вы yчитecь использовать наилучшим образом мозг определенной емкости. В нашем слу­чае дело обстоит совершенно иначе. Мы можем увеличивать свой мозг сколько угодно. При этом, конечно, можно удалять или заменять изношен­ные или испорченные части. Наше развитие за­ключается, таким образом, и в развитии самого мозга, и в том, что мы учимся использовать его наилучшим образом для решения возникающих перед нами проблем. Теперь вам должно быть ясно, что наши «дети» начинают со сравнительно простого устройства мозга; по мере того как мы взрослеем, наш мозг становится все больше и сложнее.

— Не могли ли бы вы описать так, чтобы нам было понятно, как делаются новые части вашего мозга? — спросил Мак-Нейл.

Думаю, что могу. Во-первых, я изготов­ляю нужные сложные молекулы из химического сырья, запасы которого у меня всегда под рукой. Затем молекулы укладываются соответствующим образом на поверхности твердого тела, образуя «нервную структуру». Материал твердого тела вы­бирается такой, чтобы температура его плавления не была слишком низкой — лед, например, не под ходит в данном случае — и чтобы он был хоро­шим электрическим изолятором. Поверхность тела также должна быть хорошо подготовлена, чтобы прочно удержать на себе нервную структуру — мозговое вещество, как вы бы сказали.

Конечно самое трудное — конструирование этой нервной структуры. Надо добиться, чтобы новый мозг действовал как единое целое при вы­полнении определенной задачи. Необходимо так­же, чтобы этот новый узел не начинал работать самопроизвольно, а ждал соответствующих сиг­налов от остальных частей моего мозга. Новая часть мозга может получать такие сигналы по многим каналам. Точно так же выход новой части имеет много связей со старой частью мозга. В ре­зультате работа нового мозга может контролиро­ваться, и он включается в общую нервную сеть.

— У меня есть еще два вопроса, — сказал Мак-Нейл. — Как вы перезаряжаете энергией ва­ши нервные элементы? У человека для этого есть система кровообращения. Есть ли у вас что-либо подобное этой системе?

Последовал ответ:

— Размер меняется в зависимости от того, для какой цели служит данный элемент. Твердое тело, на котором он строится, может быть от одного-двух до нескольких сот метров размером. Да, у меня есть нечто, подобное системе крово­обращения. Доставка нужных веществ осуществ­ляется потоком газа, который постоянно омывает нервные элементы. Однако этот поток приводится в движение не сердцем, а электромагнитным на­сосом. Таким образом, этот насос имеет неорга­ническую природу, поэтому при насаждении ново­го очага жизни «родитель» обязательно обеспечи­вает своего «потомка» таким насосом. Идущий от насоса газ захватывает питательные вещества, за­тем проходит вблизи нервных элементов, которые поглощают различные нужные для работы моего мозга молекулы. Отработанные продукты деятель­ности организма выделяются в этот же поток газа и затем фильтруются в органе, подобном вашим почкам. Поток очищенного газа поступает опять в электромагнитный насос.

Чрезвычайно важно, что мое сердце, почки и кровь имеют неорганическую природу. В слу­чае, если они перестают работать, ничего страш­ного не происходит. Если мое «сердце» отказыва­ет, я просто переключаюсь на запасное, которое держу всегда наготове. Если выходят из строя мои «почки», я не умираю, как ваш композитор Моцарт. Я опять-таки перехожу на запасные «поч­ки». Возобновлять свою кровь я также могу прак­тически неограниченно.

Вскоре после этого Джо умолк.

— Самое потрясающее — то, насколько об­щими оказываются принципиальные основы жиз­ни, — заявил Мак-Нейл. — Детали, конечно, неве­роятно различны: газ вместо крови, электромаг­нитное сердце и почки и так далее. Но общая структура организма почти одинакова.

— И то, как он достраивает свой мозг, по- моему, имеет что-то общее с программированием для вычислительных машин, — сказал Лестер. — Вы обратили внимание, Крис? Это было очень по­хоже на составление новой подпрограммы.

— Я думаю, такое сходство не случайно. Я как-то слышал, что коленный состав мухи очень похож по своей конструкции на человеческий. По­чему? Да потому, что существует, видимо, только одна хорошая конструкция коленного сустава. Точно так же существуют какие-то единые прин­ципы, в соответствии с которыми может быть по­строено разумное существо.

— Но почему вы думаете, что эти принципы едины? — спросил Мак-Нейл у Кингсли.

Мне трудно это объяснить, потому что это уж очень похоже на выражение религиозного чувства. Мы знаем, что Вселенная построена в со­ответствии с некоторыми основными законами природы, которые постигает или пытается постичь наша наука. Мы склонны несколько зазнаваться, когда, обозревая свои успехи в этой области, мы говорим, что Вселенная построена логично с на­шей точки зрения. Это значит ставить телегу впе­реди лошади. Не Вселенная построена логично с нашей точки зрения; это мы, и наша логика, раз­вились в соответствии с логикой Вселенной. Та­ким образом, можно сказать, что разумная жизнь есть нечто, отражающее самую суть строении Вселенной. Это относится и к нам и к Джо. Вот по­чему у нас оказывается так много общего, вот почему в разговоре у нас обнаруживается нечто вроде общих интересов, несмотря на столь гигант­ское различие в деталях нашего строения. Ибо в основных чертах как мы, так и Джо построены по принципам, которые следуют из общего устрой­ства Вселенной.

— Эти ублюдки-политики все еще пытаются пробиться. Проклятье, пойду выключу лампоч­ки, — сказал Лестер.

Он направился к панели с лампочками, вспышки которых извещали о поступлении разно­образных сообщений. Минуту спустя он вернулся на свое место, сотрясаясь от хохота.

— Это просто великолепно! — еле выдавил он из себя. — Я забыл прекратить трансляцию наше го разговора на десятисантиметровых волнах. Они слышали все, что мы говорили — все наши уго­воры, насчет «технических причин» и все осталь­ное. Сейчас они, конечно, в ярости. Теперь, по- моему, каша заварилась.

Никто, казалось, не знал, что делать. Нако­нец, Кингсли подошел к пульту. Он переключил несколько тумблеров и сказал в микрофон:

— Нортонстоу. Говорит Кингсли. Если есть какие-либо сообщения, передавайте.

В динамике послышался раздраженный го­лос;

— А, наконец-то Нортонстоу. Мы уже три часа пытаемся с вами связаться.

— Кто это говорит?

— Громер, министр обороны США. Должен вам сообщить, что вы говорите с весьма рассер­женным человеком, мистер Кингсли. Я жду объ­явлений вашего возмутительного поведения се­годня.

— В таком случае, боюсь, что вам придется еще подождать. Даю вам тридцать секунд, и если за это время ваши высказывания не станут убе­дительнее, я отключаюсь опять.

Голос стал спокойнее, но более угрожающим:

— Мистер Кингсли, я уже наслышан о ва­шем невыносимом характере, «о сам сталкиваюсь с этим в первый раз. К вашему сведению, я на­мерен принять меры, чтобы это был и последней раз. Это не угроза. Я просто сообщаю вам со всей ответственностью, что очень скоро вы будете уда­лены из Нортонстоу. Вопрос о том, куда вы буде­те удалены, я предоставляю вашему собственному воображению.

— Я хотел бы отметить, мистер Громер, что в своих планах относительно меня, вы не учли одного очень важного обстоятельства.

— Какого именно, смею спросить?

— Что в моей власти вообще уничтожить весь американский материк. Если вы сомневае­тесь в правдивости моих слов, спросите своих ас­трономов, что случилось с Луной вечером седьмо­го августа. Вам следовало бы также принять во внимание, что мне потребуется значительно мень­ше пяти минут, чтобы привести в исполнение эту угрозу.

Кингсли переключил несколько тумблеров, и лампочки на контрольной панели погасли. Мар­лоу был бледен; на лбу и над верхней губой у него выступили капельки пота.

— Это вы сделали нехорошо, Крис; нет, не­хорошо,— сказал он.

Кингсли смутился.

— Извините, Джофф. У меня совершенно вы­летело из головы, что вы американец. Еще раз прошу прощенья за это, но имейте в виду, что я ответил бы то же самое и Лондону, и Москве и вообще кому угодно.

Марлоу покачал головой.

— Вы неправильно меня поняли, Крис. Я воз­ражал не потому, что Америка — моя страна. В любим случае я прекрасно понимаю, что вы просто запугиваете его. Меня беспокоит, что та­кие угрозы могут иметь чертовски опасные по­следствия.

— Чепуха. Не стоит делать из мухи слона. Газеты приучили вас думать, что политики — важные персоны, и вы никак не можете от этого отвыкнуть. Они, вероятно, понимают, что я пы­таюсь их запугать, но пока остается хоть какая- то вероятность, что я могу осуществить свою угрозу, они не пустят в ход политику сильной ру­ки. Вот увидите.

Однако прав был Марлоу, а не Кингсли. Это показали дальнейшие события.

Перевод с английского проф. Д. А. ФРАНК-КА МЕНЕЦКОГО